lenta_ua

Ребятки...
Тысячи вас проходит перед моими глазами.
Вы стали ближе сыновей и братьев.
Но...
Но есть такие...
Такие - простите меня все остальные! - кого люблю я абсолютно. Кто взял однажды моё сердце голыми руками, и бережно держит его в своих руках.
(эти бандиты называют меня иногда мамой - вы слышали такую наглость?)

И я же даже не говорю о своей любви, не заявляю о ней прилюдно...
Ну, разве что взвиваюсь и начинаю рвать зубами и когтями, если покажется мне, что кто-то смеет обидеть вас.
Но не, никак и никогда не говорю я о своей любви - но почему-то все об этом знают.
Смайлик «smile»

Что подарить на День рождения любимому батальону?
Даже не представляем. Чего мы только им не дарили.
Однажды я даже подарила им новеллу. Когда всё только начиналось.
Конечно, она войдёт в будущую книгу, и будет эта книга в первую очередь о вас - мои любимые махновцы.
Мои Кульчицкие...
Мой любимый батальон.
Не выпускайте моё сердце. Держите его крепко, так же крепко, как держите вы свою страну, своё оружие, и даже нас, когда мы вешаемся вам на шеи - а ноги наши тогда отрываются от земли и болтаются высоко-высоко.

А я? - я поддержу вас всегда.
Даже если вы называете меня мамой.
(ну, бандиты, что с них взять...)

И эти слова пишу я от имени всего Ф.О.Н.Д.а - который любит вас, мальчики, точно так абсолютно, как люблю вас я - ваша Диана Макарова

МАХНОВЦЫ.
ПРИСЯГА

Ну, тут сразу надо расставить точки – или их уже давно расставили, а я и не прочла, а я и не заметила в своих забегах?
Расставлю все же, для памяти и, безусловно, присущего мне чувства толка, расстановки – далее пауза, пока грянул и звучит хохот в студии. Смейтесь, смейтесь, я сама знаю, что чувству толка и той же расстановки нет места в моей душе и привычках характерных – но, батя, я же стараюсь!

Да, так вот.
Почему, говоря о Майдане, все говорят о бандеровцах, а я о махновцах?
Тю. Так я ж с востока Украины!

...Однажды дело было так – ехал автобус, и ехал он по Прикарпатью. И был битком набит людьми он – туристами, а также жителями местными, туристов вполне себе уважающими, но до поры.
Заезжие же никого особо не уважали, поскольку почему-то считали, что за свои кровные, приведшие их на карпатские курорты, они имеют право диктовать – кому как ехать, куда садиться, и вообще, вас здесь не стояло.
У заезжих любого курортного образования отмечается эта черточка. У любых заезжих. Почему-то. Возможно, дело в своих кровных...

Вот почему один из битком набитых, оперируя русским языком с отменным аканьем, вдруг начал объяснять, какие все здесь бендеровцы и вообще нехорошие люди. Автобус притих и начал прислушиваться с веселым интересом. Местные люди прислушивались с полуулыбками при молчании, и нехорошими были эти полуулыбки, а молчание красноречивым. В прислушивании делегатов востока и юга Украины отчетливо заметна была жажда вступить в дискуссию и обличать. Однако жажда сдерживалась некоторыми опасениями, поскольку за окнами шумел лес и вздымались образования, которые восток и юг уважительно называл:
– Горы...
а местные небрежно возражали:
– Та хіба ж це гори?
Тем не менее горы и лес внушали опасения, что мало ли, а вдруг остановится автобус, и выглянет из водительской кабинки главный человек в автобусе, и гаркнет:
– А ти, москалику, вже приїхав. Злазь.
И поведет кого-то прямо во-о-о-о-о-от к той осинке, что мелькнула за окном.
А там выступят из тумана сами понимаете кто и начнут вдруг спрашивать, почему краватка и что такое хвиртка.

Я прислушивалась с ужасом. Дело происходило, конечно, во времена моей советской молодости, но я и в советской молодости отличалась некоторым повышенным украинским национализмом и прогрессирующей толерантностью – несмотря на комсомольское и пионерское прошлое.
Худой и щуплый дядька из местных сидел рядом со мной, прижимаясь бережно, но тщательно – но как бы не по своей воле, а токмо повинуясь напору общей набитости автобуса. Дядькову худобу уравновешивали роскошные усы, в которые он старательно посапывал.
Ясное дело, когда в автобусе ты прижимаешься к молодой женщине, то во избежание негодования и репрессий желательно быстренько симулировать глубокий и беспробудный сон.
Мне же было не до репрессий, я прислушивалась с ужасом. Ужас базировался на возмущении московской наглостью и венчался недоумением, почему это молчат местные – хотя молчание их и было очень нехорошим.
Дискуссия в автобусе тем временем вышла на верхние ноты возмущения этими безобразниками бендеровцами.

К москвичу подключился вдруг гекающий и шокающий некто с востока Украины и тоже решил пройтись по злым повадкам злых бендеровцев. Так они общались, гекая и шокая, и акая дуэтом – автобус же прислушивался с веселым интересом.
– И вы пА-а-а-а-асмА-атрите, кА-аво ни вА-азьми – так все шелковые! – вскричал москвич. – А кто-то ведь был бендеровцем, был ведь?
– Так я шо и ховору. И нихто ж не признаеться, – басил восточный дядька.

В этот момент мой щуплый сосед вдруг проснулся, поднял голову и сказал:
– Ну, я бандерівець.
Москвич умолк мгновенно и шарахнулся, задев восточного. Восточный возмутился и подался к усатому дядьке:
– А я хто по-твоєму?
– А ти махновець, – спокойно ответил щуплый дядька.
– Точно... – растерялся дядька восточный.
И вдруг начал хохотать. Хохот подхватил весь автобус, восток и юг Украины, и Киев, до сих пор строго поджимающий губы в молчаливом осуждении спорящих, и местный прикарпатский люд хохотал, и я смеялась вместе со всеми.
А щуплый дядька удовлетворенно усмехнулся в усы и снова уснул, вплотную пододвинувшись ко мне.
И только бойкий москвич растерянно оглядывался по сторонам. Лицом являл воплощение досады – именно той ее разновидности, когда человек не понимает того, что понимают и над чем смеются абсолютно все окружающие.
Нехорошая досада. Человек в такие минуты чувствует себя дураком.
Впрочем, дурак всегда дурак.

...теперь понятно, почему махновцы?
Еще я бы сказала – мои дорогие махновцы.
Люблю этих чертей. За непредсказуемость в первую очередь. За четыре месяца знакомства так и не научилась предугадывать их действия. И есть догадка, что они и сами не умеют свои действия предугадывать.
То они дают уроки ожидания и терпения, и ты жадно внемлешь этим урокам, обучаясь чувству толка, расстановки – то вдруг из искры пламя, несутся с палками и коктейлями в руках, катят шины, пальба, стрельба, и враг бежит, бежит, бежит, а они такие – сдирают противогазы с лиц и смотрят удивленно:
– Ну, нифига себе получилось?

Поэтому когда часть из них решила посмотреть и пощупать, что это за зверь такой – Национальная гвардия, – понятно было, что с этими смотринами не все пройдет гладко.
Да кто бы сомневался?

И начали смотреть и щупать.
– Мы там не были, – подходили к ним «барсики» , на чьей базе махновцы начали свою стажировку.
– Нас там не стояло, – поспешно объяснялись «барсики».

Но если не один месяц стоишь цепь к цепи, морда к морде, то лица-то невольно и запомнишь. И махновцы знакомые лица узнавали.
– Та що ти брешеш, я ж тобі цигарки давав! Пам’ятаєш, у січні? – смеялись ребята.

Затем ребята узрели великолепный склад шин, сразу за палаточным городком.
– О, і боєприпаси підвезли! – одобрили махновцы, и «барсики» поспешно затянули шины маскировочной сеткой.
– Годна сітка, – порадовались махновцы, нащупывая ножики под рукавами и на поясах.
Сетка годилась как покрытие для выданных касок – и ничего странного, что вскоре сетка стала заметно короче, а каски, выданные махновцам, красивее и качественнее.

Далее пошел троллинг.
– ...нный взвод, на стрельбы! – звучало хрипло в выданных рациях.
– А зброю видадуть чи свою брати? – интересовались в эфире махновцы.
Эфир затушевавшись, умолкал.

– А что это означает, что написано на ваших нашивках? – спрашивали самые любопытные из «барсиков» офицерского состава.
– А це англійською «Менти – суки», – отвечали махновцы, невинно глядя на офицеров своими чистыми глазами, глазами, не единожды промытыми термальной водой во времена майданных газовых атак.
Милицейские офицеры краснели и стеснялись в ответ.

Некоторым элементом троллинга был задуман и тот футбол, в котором мы с вами приняли участие как поставщики футболок и кед для спонтанно отобранной футбольной махновской команды.
Справедливости ради стоит признаться, что первую игру махновцы проиграли – но!
Проиграли, выйдя на поле вообще без тренировок, и со счетом 4:5.
Перед вторым матчем подумали, прикинули, перетасовали состав – и выиграли с разгромным счетом.

Наведя порядок в спорте, махновцы решили провести урок этики.
– І чому це ми мусімо горланити «Бажаю здоров’я, товаріщ генерал»? Чому це я бажаю йому здоров’я, а він мені ні? Непорядок.
И махновцы начали кричать товарищу генералу «Слава Україні!», на что бедный русскоязычный генерал вынужден был отвечать «Героям слава!»

Товарищ генерал, принявший командование над махновской бригадой, надо заметить, был никак не милицейским чином. За что оказался уважаем безоговорочно.
Вопрос подчинения вообще был самим тонким вопросом в этой истории.
Махновцы обучались на совершенно милицейской базе, да. Но без подчинения милицейским чинам, в постоянном присутствии чинов нацгвардейских.
Вообще не представляю, в чью голову могла прийти идея о таком социальном эксперименте – подозреваю, что в лично парубийскую. Потому что Парубий в глубине души тоже еще тот махновец.
Но армия есть армия, милиция есть милиция, там везде свои течения и свои мансы – и когда в результате каких-то подковерных схваток махновцы вдруг почувствовали на себе некоторе усиление командования милицейского офицерского состава, то они сильно обиделись.
Они настолько обиделись, что выдвинули ультиматум Парубию. И ультиматум был вручен полномочной командой депутатов из махновцев же.

Это уже происходило перед самой присягой, и понятно, что все заинтересованные лица, а также примкнувшие к ним, ожидали эту присягу с некоторым опасением.
Так и жили...

...И вот был день, и было утро.
Двое неузнаваемых махновцев выскочили на КПП, чтобы сопровождать такси (– без шашечек! Такси не пропускаем!), груженное едой и мной, а также Ромчиком, приехавшим из Львова помогать нашей команде.
Пока шел досмотр автомобиля, стражи врат удивленно осматривали пирожные и тортики, которыми полнились наши пакеты и сумки.
Таксист тоже тупо смотрел на эти тортики, бросая на меня разочарованные взгляды.
«А казалась такой рассудительной женщиной» – читалось в этих взглядах.
– Ну вот и славно, – сказала я, когда мы снова уселись в машину, благосклонно отпущенную бдительными досмотрщиками. – Шины возили, бензин возили, бронежилеты возили. Так что мы, пиво не провезем?
– А! – сказал таксист и снова начал уважать меня.
Махновцы, встречающие нас, засмеялись. Они знали меня и верили в пиво.
Или наоборот.

У палаточного городка выстроились ряды, колонны и шеренги незнакомых мне людей в единой форме и беретах. Береты, надо отметить, были уже лихо заломлены у некоторых – сначала хорошо отбить, затем картонка в переднюю часть, ну, сами понимаете, это высокий, высокий дизайн.
Я прошлась перед рядами, задумчиво разглядывая незнакомых мне людей. Затем громко спросила:
– Слава Україні?
– Героям слава! – гаркнули три сотни глоток.
– А, порядок. Це ж наші хлопці, – сказала я, и мы все посмеялись.
Затем – шикуйсь, струнко, кроком руш – и махновцы пошагали на плац, а мы, задумчиво куря, потопали за ними. Мы ждали сюрпризов, или мы не знаем наших махновцев?

Пока наши получали оружие, плац делал генеральный прогон.
Выступали – духовой оркестр и нечто среднее между синхронным плаваньем и балетом Сухишвили.
Духовой оркестр имел отчетливо слышимое джазовое прошлое, балет Сухишвили состоял из шести десятков милицейских орлов с карабинами, украшенными флажками Украины.
– И сделайте что-то с барабанщиком, – сказал генерал дирижеру.
Дирижер безнадежно махнул рукой.
Барабанщик озоровал, приплясывал и яростно бил в свой большой барабан. Сам барабанщик имел росту чуть больше своего барабана.
Балет Сухишвили синхронно плавал на плацу, солирующая группа вращала карабинами, подбрасывая их в воздух и почти всегда ловя, остальные постукивали прикладами о землю, отбивая такт.
– После такого балета вряд ли они будут стрелять? – спросила я у Самообороны.
Самооборона приезжала из Майдана на автобусах и выстраивалась на газоне галеркой. Знакомая форма, знакомые лица, знакомые бейджи постепенно превращали армейский плац в привычный Майдан. Махновцев это дело тоже радовало, я думаю. Несмотря на скептическое выражение самооборонских лиц. Однако скептицизм разбавлялся уважением – пошли вот, смогли вот, уважаем, мол. И мой вопрос пал в этот коктейль маринованной оливкой в мартини.
Самооборона оливку одобрила и покивала.
– А каких войск этот балет? – отыграла я блондинку.
Этот вопрос уже был второй оливкой. Некоторые считают, что вторая – лишняя. Есть безумцы, которые просят заменить оливку маринованной луковкой. Я люблю. Самооборона же луковку не переварила.
– Это не балет, это цирк, – сплюнули они под ноги. – Менты, что, не видно?
– Да, но генерал-то гвардейский? – вскричала я, отстаивая маринованную луковку в бокале.
Возразить было нечего. Все знали об ультиматуме махновцев Парубию – никаких ментов.
– И сделайте что-то с барабанщиком, – уже с мольбой приказал генерал дирижеру.
Дирижер безнадежно махнул рукой. Оркестр синкопировал, дирижер тоже оказался озорником. Барабанщик приплясывал, тромбон киксанул на коде.
Балет Сухишвили синхронно взмахнул ногами, солнце отразилось в начищенных сапогах, карабины уставились в небо и синхронно выстрелили.
– Надо же, работают, – выдохнула галерка.

И генерал пошел принимать парад.
Генерал говорил с махновцами. Говорил недолго. Армия, понимать надо.
– Бажаю здоров’я, тварищ генерал! – выдохнули махновцы.
– Ну-у-у-у-у... – разочарованно простонала самооборонская галерка.
И тут начались ожидаемые сюрпризы.

– Слава Україні! – громко заявил голос среди махновцев.
– Героям слава! – охотно согласились махновцы.
Балет Сухишвили поднял брови синхронно, дивясь синхронности махновской.
– Слава нації! – радостно выкрикнул голос.
– Смерть ворогам! – сурово и едино заявили махновские глотки.
– Небесній Сотні тричі! – заявил голос среди махновцев.
– Слава! Слава! Слава! – выдохнули махновцы.

Милицейский партер крякнул, галерка от Майдана удовлетворенно улыбалась в усы.
А махновцы начали принимать присягу.

– И вот ведь что странно. Восемьдесят процентов среди них – это парни, что в свое время откосили от армии. Любыми судьбами, за любые деньги, – сказала стоящая рядом женщина. Тоже от галерки Самообороны.
– Такое время, – сказала я.
Самооборона кивнула, улыбаясь в усы.

Улыбался в усы дядька в автобусе, привалившись к моему молодому бедру.
И, стоя на этом плацу, поймала я эту улыбку через годы, и улыбнулась ему в ответ.

... …ребята говорили, что генерал Кульчицкий не должен был лететь в Славянск.
Ему предлагалось готовить Второй батальон.
Но Кульчицкий и Лещеня вызвались поехать с ребятами. Сказали – как же их бросить? Необстрелянных, вчерашних гражданских.

Я видела Кульчицкого на плацу, когда Первый батальон Нацгвардии получал оружие и давал присягу.
Во время репетиции этих парадных милицейских войск, которые дарили выступление своих маршей нашей Нацгвардии – и парадного оркестра, устроившего на плацу полумаршевый-полуджазовый концерт.
Генерал иногда морщился и просил дирижера:
– Ну сделайте что-то с барабанщиком.

Барабанщик приплясывал и всячески озоровал.
В конце концов и генерал, и дирижер махнули на него рукой.

...Генерал был очень серьезен.
И это понятно. Он получил толпу махновцев, из которых за три недели надо было сделать гвардейский батальон.
И сделал.
Мои дорогие махновцы если и уважали кого-то абсолютно – так это своего генерала.

ПОСТСКРИПТУМ

Я еще не знаю, кто, кроме генерала Кульчицкого, погиб в этом вертолете – поименно, по лицам.
Я, конечно, позвонила сразу. Но ничего толком не услышала. Слабый голос в трубе. И гадай – ранен?
Позвонила другим. То же самое.
Не буду лезть со своими дурацкими звонками.
Все равно все ребята сразу начинают успокаивать меня. Они все пытаются успокаивать одной фразой:
– Ну что же. Это война.
Слабое успокоение.

Сегодня я все время думаю о том холодном солнечном дне на базе, где махновцы становились бойцами, где принимали присягу.
Я же даже не всех их знаю по именам, фамилиям, по псевдо...
Но там всегда было так много знакомых лиц – знакомых еще по Майдану.
Возможно, кто-то из них для меня навсегда останется в том дне. Как этот генерал, с которым я не была знакома, которого знала только по рассказам ребят и по этому смешному требованию на том далеком плацу: – Ну сделайте же что-то с барабанщиком!

...Мой генерал.
Не надо ничего делать с барабанщиком.
Пусть он пляшет и озорует, пусть отмотается назад пленка, и никто не поедет в курортный городок Славянск – ну разве что на курорт. Пусть будем мы в том холодном солнечном дне снова, и не случится эта война, которую начали не мы.

...Я знаю, что ответил бы мне на это генерал.
Учитель наших мальчиков в главной на сегодня для них науке:
– Ну что же... Это война.